Мужики! Которые пьют, блудят, курят, матерятся. Которые хотели бы освободиться от этих страстей, но не знают путей к освобождению.

Я хочу подсказать вам самый верный путь. Мы – одного поля ягода, и потому приглашаю вас в свою деревню к праздничному столу, чтобы угоститься, чем Бог послал, да принять участие в общем разговоре на интересующую нас тему. И чтобы никто из вас не сказал мне, что я всё сочинил или что-то приврал. Всё это правда, увиденная мной, услышанная, прочувствованная и запечатлённая.

Тех же, кто обуреваем вышеперечисленными страстями и не считает их за грех, прошу не беспокоиться. Их час, похоже, ещё не пришёл.

Помню, как сейчас: встреча старого Нового года – дополнительный русский праздник, полулегальный, интимный и потому особенно дорогой сердцу. Мы собрались у моих соседей, Николая и Марьи Ефимовых. Стол ломится от деревенских закусок: серые щи со свининой, испускающие в потолок пар, - то ли потолок колышется, то ли это голова от запахов кружится, - рядом тушёная картошка с мясом – не меньший соблазн, многоглазая яичница на большой сковороде, нарезанное сало с обильной пыльцой красного перца, не говорю уж о солёных груздях-лапоточках в ожерельцах лука, о бордовобелом чуде пареной брусники со сметаной, о многом другом, менее значительном для русского брюха… Всего не только вдоволь, но с преизбытком. Во главе стола - одинокая бутылка «Пшеничной», препорции ради, основное-то в литровой банке наполовину – «своя». Её Марья выносит из кухни в самый необходимый момент.

Николай, хозяин, возглашает тост, все возбуждённо чокаются. Средь нас, чёрного воронья, одна белая ворона. Это Леонид, Лёня. У него в руке стакан с клюквенным морсом. Рядом – нетронутая стопка с водкой.

-Не выпиваешь? – спрашиваю удивлённо, зная его биографию.

-Да, - отвечает. – Два года.

Николай подтвердил:

-Он теперя и не матюгается, и не курит, и баб не шшупает. Совсем святой. Как божинька.

-Насчёт святости не соглашусь – грехов всё прибывает. А всё другое – верно.

-Как это случилось? Расскажи, если не секрет.

-Секрет, когда кодируются или Кашпировскому молятся. А тут – по воле Божией.

-Так уж и Божья воля, - возразила Марья. – Да сказал сам себе: нет! – вот и всё. Где это видано, чтоб на тракторе на веранду въезжать?! Али колом трактор охаживать, прям по радиатору?! Трактор-то чем виноват? И не говори – застыдился в конце-то концов. Ну и сам себя в руки взял.

-Когда сам себя в руки брал, тогда не получалось. Подержусь – сорвусь. Поднимусь – опять упаду, глубже прежнего. А вот когда сказал: «Господи! Нету сил у меня, немощного. Помоги, наставь!» - тогда и преобразилось. Господь услышал.

-А с чего началось?

-Приезжает из Москвы художник Миша Надышнев к нам на дачу. Сидим – выпиваем, полдеревни за столом. Ну, и матюжищ полна горница. А я по этому делу - в передовиках. Миша не выдержал и говорит: «Как ты смеешь Матерь Божию хулить?!» Я хоть и пьяней вина, но услышал. Будто меня кто по башке огрел. Потом он мне гранатный стакан налил и образок подарил. Святой Вонифатий, говорит, бывший алкоголик, а теперь святой. От пьянства, говорит, лечит, кто ему молится.

Пришёл я домой, в дым, в хлам, то ли от вина, то ли от потрясения. Иконку в передний угол поставил и – бух на колени. Да что же, думаю, за жизнь такая, разве она мне на пьянь дадена? Смотрю на иконку, слёзы из глаз, молюсь, как могу, как никогда не молился. А я никогда и не молился.

К образу обращаюсь, перед ним плачу и его прошу, а как звать – забыл. Так без имени и обращался…

На другой день мужики зерно налево толкнули. Ясно – выпивка будет. Водка появилась. Смотрят, из чего пить, на всех ли посуды хватит. Мне, говорю, не надо, я не буду.

-Чего? Перепил вчера, что и похмелка не лезет?

-Я, говорю, бросил.

-Ну, бросил так бросил, разливай тогда.

-Я разливаю, они пьют, а меня и не тянет - странное дело. Два года уж никакого волненья. Вот стопка рядом стоит, а мне – что есть, что нету – всё равно.

-Ну, тут видно, - подтвердил Николай Ефимов. – Не куришь – тоже верим. А вот матюги! Вчера с тобой телегу чинили, болт не шёл – ты ведь матился.

-Ёлки-то зелёны! Так это разве по-матерну? Это не ругательство. Такого тоже два года в заводе нету. Но с этим было потрудней. Матюги ушли, а слов не осталось. Как немой первое время.

Вера преображает простые сердца. Я радостно не узнаю Лёню. Я его плохо знал, видел только мельком и всегда замазученного, неприбранного, стесняющегося перед городским до краски на рыжем от веснушек лице, как представлялось, конченого тракториста из колхоза «Путь к коммунизму». Одно время он рванулся было к ложно понимаемой культуре и поправлял всех, кто называл его по имени:

-Не Лёня, а Лёва!

Деревня медленно и тупо откликнулась на его требование.

Так его и стали звать, правда, вкладывая смысл не имени, а прозвища.

Теперь это отвалилось, как короста. Снова: Лёня, Лёнюшка.

В этот приезд я увидел его первый раз в церкви, впервые близко, в рождественскую ночь. Он истово молился и отвешивал поясные поклоны, стоял на коленях под епитрахилью, долго шептал свои грехи. Но видел я его в основном со спины или чуть сбоку. Глаза его были устремлены на иконостас. Он представился мне не слишком высоко: деревенский неофит, чуть юродивый, чуть простофиля. Но такой всегда в любом храме найдётся, без такого храм не стоит, без него небрежные прихожане не крестятся, не кланяются – нет примера и учителя внешнего благочестия.

Тут, за столом, я себе и зарок дал: не выноси приговор человеку. Кто ты такой?! «Ин суд человеческий, ин суд Божий». Невольно вспомнишь апостола Павла, его преображение: из гонителя Христа - в апостола Христова, из Савла - в Павла.

-А потом мне голос был, - продолжил Лёня. – Поезжай, дескать, во Внуто к старцу архимандриту Иосифу.

Меня как ветром сняло. Там я исповедовался впервые в жизни, причастился. Батюшка Иосиф оставляет меня у себя на три дня, а мне домой позарез надо, уборочная. Нет, говорит, оставайся. Остался, тут и дело нашлось: дрова в поленницы складывать. А душу гложет: домой надо! И что за напасть? Сложу поленницу, она и рухнет. Сложу – опять грохот вниз. Будто я первый раз в жизни дрова окладываю. А это мне, как батюшка подсказал, урок был: «Без Бога не можете творити ничесоже». Стал я молитвы шептать – поленницы пошли как литые.

На прощанье отец Иосиф опять меня поисповедовал, причастил и сказал мне такие слова, которые ввек не забуду: «На тебе, Лёнюшка, великая благодать Божия пребывает. Это самое дорогое богатство. Не растранжирь, сбереги, потому как только его в Царство Небесное возьмёшь».

Это мне-то, пьянице и матюжнику вчерашнему, такие слова?!

-Были ещё встречи с отцом Иосифом?

-Нет. Только на могилку к нему ездил. А потом он мне приснился.

Встаёт из гроба и говорит: «Лёнюшка! Как я рад! Как живёшь, Лёнюшка?»

-Да вот, говорю, жениться хочу.

-Так женись, коли так. Только на православной. И помни: быть женату – быть обуту в ботинки с одним шнурком.

-Ох, и попало тебе за прогулы, - предположила Марья.

-Что удивительно – даже не упрекнули, будто не заметили моего отсутствия. Теперь-то я знаю, что это батюшкина молитва им глаза отвела.

Подняли стопки за Лёню и вообще за преображение человека. Марья растроганно, до дна, Николай – тоже до дна, но несколько иронично. Говорили потом, что надо по праздникам и воскресеньям заказывать автобус, чтобы отвозил в церковь. «Восемь килОметров, дак…»

Новое качество деревенских застолиц, мерцание нового качества.

С Леонидом невозможно было не подружиться. Несмотря на разницу в социальном статусе и возрасте (он на десяток лет младше меня), я радостно и без какой-либо ревности признал его духовное старшинство.

-Вот, - говорю ему, - какой у меня сегодня унылый день, пустой, без высокой минуты.

-А почему унылый?

-Да нагрешили вчера с Николаем, почти до разрыва, а сегодня чищу себя на все корки.

-Так это и есть высокий день, ёлки зелёны! День покаяния – радуйся. А что «высокие минуты», так они самые низкие – от лукавого.

Всё наоборот - и всё верно!

Он же, во время майской метели:

-Как я рад этому снегу!

-Ты только на деревне не скажи – разорвут.

-Да я радуюсь сам в себе.

-Хлебороб! Чему радуешься? Голод будет.

-Да как же не радоваться, если это по воле Господа?! Работаем по воскресеньям, не во времени, - назидает за это, наказывает. А мы – ропщем! На кого! На Господа, на волю Его! Надо благодарить и радоваться.

Юродивый? - Мудрец! Что там - шелуха моей дачной прагмы?! Картошка не посажена – эх-ма!..

Готов ли он к монастырю? Возможно ли монашество в миру? Можно ли спастись? Или нельзя по грехам нашим? Не злоупотребить бы при собственном бездействии надеждой на Господа. Как вразумить людей?

Всё это его живо и глубоко занимает, и на большую часть вопросов жизнь отрицательно мотает головой. А душа жаждет жить не в стихии греха, в отличие от однодеревенцев, в том числе и меня, но в гармонии, где ответ положительный, жизнь же с этой его высоты кажется плоской, как земля, и сам он колотится между землёй и небом и никак не может примирить дольнее с горним…

Лёня женился на прихожанке нашего храма. Это была первая церковная свадьба после семидесяти лет перерыва. С венчанием, благословением иконами, с пением «Многая лета…» Я был дружкой жениха, моя одноклассница Люся Гордеева – свидетель со стороны невесты.

По ходу дела вплёлся и языческий элемент. Как же без него?! – гуляла вся деревня в клубе над Криночкой, глубокой круглой заводью реки Кабожа. У Марьи Ефимовой распухли ноги от пляски, у кого-то голос сел от частушек, мужикам и на третий день понадобилось продолжение. Ну да в жизни раз бывает… не монастырь, так женитьба.

Алексей ИВАНОВ-ОГАРЫШ,
д. Сухолжино - п.Чагода.